28.12.2023
В Москве прошел пятый фестиваль «Пять вечеров». Проект расширился и эволюционировал, но суть осталась прежней – дать столичной аудитории возможность послушать самую современную академическую музыку со всей России. Но стоила ли игра свеч? Уловили ли москвичи послание? Глеб Чучалин послушал все концерты, стараясь найти ответ на эти вопросы.
Чем могут поделиться композиторы сегодня? Казалось бы, всё украдено до нас, и всё новое – лишь переработка ранее написанных произведений, пропущенных через призму личного опыта. Проект Союза композиторов «Пять вечеров» уже в который раз пытается опровергнуть это мнение, однако в юбилейный год подход фестиваля немного изменился.
Во-первых, каждый концерт, следуя примеру прошлого года, получил собственную тематику. Только теперь в основе лежит не просто концепция вечера, а цельная идея. Никаких больше вечеров премьер и заключительных концертов. Каждая программа обрела свой облик: фестиваль открывается программной музыкой, а в конце приходит к сокровенной «тихой музыке».
Во-вторых, «Вечера» выбрались из Московской консерватории. Теперь, помимо Рахманиновского зала МГК музыка проекта звучит еще на четырех площадках Москвы. От уютного камерного зала Филармонии, до аскетичного и холодного (во всех смыслах) пространства ДК Рассвет – вся столица расцвела музыкой «Пяти вечеров».
Ну и в-третьих, концертов в «Пяти вечерах» было, по факту, шесть. Организаторы составили плейлист музыки композиторов участников проекта, который публика сможет послушать, если программы фестиваля им было мало. Это очень приятное дополнение, которое показывает всю заботу и трепет со стороны команды к их детищу. Все эти вещи дали возможность композиторам говорить без прикрас.
И разговор начался с футуристичного зала Зарядья, в котором прошел первый концерт фестиваля. Темой стала программная музыка, что кажется странным – почти вся музыка, звучавшая за эти пять концертов, имела под собой второе дно. Но тут ситуация в какой-то степени оправданная. Темы произведений, можно сказать, задали тон всему фестивалю. Его можно описать как «светлый декаданс». Carpe diem, memento mori — в таком тоне сейчас говорят композиторы. Но не сразу программа упала в яму сумрака.
Начался фестиваль с произведения выпускницы Московской консерватории Анны Ромашковой «Just Shine a Little». Сюжет его скрывается в названии – это возможность для скрипки воссиять в свете софитов. Композитор старается продемонстрировать наибольше количество приемов игры, и инструмент послушно повинуется, то разливаясь пассажами, то надрываясь скрежетом электрогитары. Но почему-то, после прослушивания не складывается ощущения виртуозного или новаторского произведения. Создается ощущение одиночества. Забегая вперед, скажу, что этим же чувством фестиваль и закончится, но об этом позже.
И в противовес этой слегка напускной уверенности пришла уверенность мнимая. Сюита зеркал авторства Анны Кузьминой звучит полно и насыщенно, играет в свету различными отблесками и переливами. Но это та музыка, которую стоит слушать с партитурой. Тогда становится ясно, что все части – отражения одной и той же темы, мастерски поставленные в различные контексты. Где-то госпел, где-то мистика – но источник-то один. На своеобразный эффект «нереальности» работает ещё и диапазон оркестра. Музыкантам словно запретили играть ниже определенной ноты, вот и выкручиваются исполнители в верхнем и среднем регистре. Можно даже сказать, что программность в этом концерте – не добавление смысла, а добавление условий.
Подтверждает такую концепцию произведение Владимира Горлинского «Веселящий газ». Пьеса построена по принципу рондо, только если рефрен, несмотря на всю жалобность, можно причислить к изображению газа: восходящие интонации, вдохи и истерический смех, то эпизоды – скорее последствия вдыхания. То музыканты начинают копировать другие произведения, то повинуются прерывистому клокотанию металлической чаши, брошенной на пол. Все аспекты повинуются программному коду, написанному композитором, и никак иначе быть не может. Однако, свободу от этих предписаний организаторы предлагают найти в народной музыке.
Деревяный камерный зал Московской филармонии на один день превратился в расписную избу. Новый фольклор сотворил это с помещением. И вот слушатели уже приготовились оказаться в сказке, но готовиться, в сущности, стоило к другому: почти вся программа концерта была пропитана неосязаемым религиозным чувством. Показано оно было многоликим образом — светлым и гнетущим, задиристым и устрашающим. Казалось, что именно эти контрасты и украсили этот вечер. В конце концов, сам фольклор невозможно представить чем-то однородным, это всегда пёстрый калейдоскоп образов и чувств.
«Свет дня святой троицы» Ольги Раевой — сочинение религиозное на всех уровнях. Музыка, исполненная на камерном органе, который мы с вами знаем под скромным названием «баян», созерцательная и отчужденная. Каждый голос говорил о своем личном, благостно переливаясь в лучах света. Но все эти индивидуальные молитвы собираются в единую благочестивую массу звука, резонирующую с душой напрямую, игнорируя все законны материального мира. Подобного подхода ожидаешь и от «Авгурий» Григория Зайцева. Но это произведение спускает с небес на землю. Никаких больше высоких храмов и возвышенных молитв. Это ритуальная пляска, перерастающая в массовый экстаз. Лишь изредка музыка прерывается на нежную тремолирующую тему, взлетающую ввысь, словно языки пламени, подхлестнутые потоком ветра. Но музыка все равно возвращает нас в этот синкопированный бешеный и игривый ритуальный танец.
В этом заискивании и шаловливости «Авгурии» схожи с еще одним религиозном представлении древности — сказкой. Она тоже была представлена в двух своих состояниях. Так, Сергей Зятьков, в своей «Сказочке №2» показал всю разухабистость и веселье, присущее русским сказкам. Почему «номер 2»? А просто сочинение не строит из себя желание быть эталоном и первоисточником, нет, это легкая мысль, несущаяся вперед, изредка высветляя какие-то фрагменты. Каждый из них вызывает странное чувство дежавю: ты знаешь этот ритм, тебе знакома эта музыка, но откуда — уже не вспомнить. Этому эффекту во многом помогает инструментальный состав. Саксофон, балалайка и баян вместе смогли передать звучание народа во всем его разнообразии.
После такого выплеска радости пьеса “Said White Rabbit” вызвала еще большую фрустрацию и дереализацию, чем, казалось бы, могла в принципе. Композитор из Уфы Шаура Сагитова превратила философский хоррор Яна Шванкмайера в психологический ужастик. Теперь это уже не падение в нору, а бесконечный полет вниз по петле Мебиуса, сопровождающийся непрекращающимся звоном в ушах, в виде выдержанной ноты предельно высоко регистра. В этом музыкальном тоннеле нет ничего, кроме ужаса лиминальных пространств и некомфортных образов, мелькающих в пустоте, словно в тоннеле шоколадной фабрики Вилли Вонки.
Такой дуализм фольклорной программы показывает тему с самых разных точек зрения. Несмотря на небольшое количество инструментов, у аудитории появляется свое понимание предложенной идеи. Но что, если дать композиторам больше возможностей? Что, если дать выразить свои силы одним из самых сильных музыкальных инструментов? Ответ на это дал третий, хоровой концерт. Импозантный и аристократичный Рахманиновский зал Московской консерватории отлично подошел для этого мероприятия. Но за внешней привлекательностью скрывается одна каверзная задачка — несмотря на общий внушительный антураж, не перейти черту артистизма, не уйти в напускной пафос. Спойлер: справились не все.
Так, сочинения Евгения Петрова из симфонии-кантаты «Монастыри Русского Севера» перешли черту. Оно и понятно, к этому подталкивает сама тема произведения. Композитор упивается в плотности фактуры, в резонансе голосов. Произведение получается размеренным и тягучим, но вместе с этим, слуху банально не за что зацепиться. Возможно, эта подача работает в контексте самой симфонии, но отдельно — столь продолжительное увесистое звучание перегружает слух.
Другой крайностью стала «Заповiт» Петра Апполонова. Дело в том, что эта пьеса совмещает в себе весьма академическое хоровое звучание и инструментовку в стиле EDM. Это не первый раз, когда современные композиторы пользуются таким сочетанием, взять, например, работы Ю-Пен Ченя, написанные для студии HoYoverse. Проблема лишь в том, что в «Заповеди», несмотря на уместность этого электронного звучания, оно не добавило произведению ничего. Да, электро-трек добавил движения и помог доказать точку зрения композитора. Но это, к сожалению, никак не помогло раскрыть идею произведения.
Одним из, надо сказать, многих, кто смог идеально пройти по этой грани, стал Ефрем Подгайц. Триптих «Смеющихся сохрани» — это очень внушительная музыка, но вместе с тем аккуратная. Звуки летят легко и беспечно, словно бабочки из второй части триптиха, но вот только балластом оставалась тема стихотворений Нади Делаланд. Как бы ни взмывала фортепианная фактура, как бы игриво ни перекликались голоса, эта музыка ощущается невероятно хрупкой и слабой, в сравнении с интертекстом стихотворений. Как я уже говорил — carpe diem, memento mori. И судя по аплодисментам, такой уровень накала эмоций и противоречивости сумел попасть в фарватер зрительского восторга. Большинству нравится глубокий посыл, обернутый в весьма понятную упаковку. Последнее, кстати, нельзя сказать о следующем концерте фестиваля.
«Здравствуй, сумасшедший дом» — подумает любой зевака, случайно забредший в гнетущий интерьер ГРАУНД Солянки. Именно этой строчкой можно описать четвертый концерт фестиваля. «Голос и новая музыка» требуют от аудитории не только умения слушать и воспринимать, но и анализировать, сопоставлять, а при идеальном сценарии, заранее знать подтексты произведения. Музыка не для слабых, одним словом. Строчка эта вырвана из контекста одной мировой премьеры «Вечеров» — «скажи мне, я, кто я из нас?» Олега Гудачёва на стихотворение Александра Введинского. Как и автор первоисточника, петербургский композитор старается через ограниченный набор средств донести яркую мысль стихотворения, при этом изобретя пару-тройку новых музыкальных приемов в процессе. «Скажи мне…» — это что-то вроде сказания или рапсодии: звуковая ткань развивается последовательно, но непредсказуемо, с минимальными повторениями. Здесь голос вершит судьбу музыки, всё развитие завязано на нём. Мы начинаем погружение через футуристичную какофонию, из которой постепенно выкристаллизовывается текст. Кульминация достигается в строках, вынесенных в название — музыка уходит в отрыв, взрываясь плотным звучанием в стиле drum ‘n’ bass, и после небольшой рэп-части снова затихает и скрывается. Такой способ изложения используют многие инди-исполнители, как например Уэльский исполнитель Ren (его хит “Hi Ren” даже по тематике походит на сочинение Гудачёва). В обоих случаях слово — первостепенно.
Но что случится, если ограничить их количество? С таким непростым условием сталкивается герой романа Вениамина Каверина «Два капитана», страдающий приобретенной немотой. Именно по этому тексту, в рамках программы «Лекции по русской литературе», Алиной Мухаметрахимовой были написаны «Шесть слов». Можно сказать, что это произведение для трех инструментов и солистки без права голоса. Вокалистка пытается сказать хоть что-то, но каждый раз инструменты обрывают её, заставляя смолкнуть. Всё, что они позволяют — шептать и тренироваться звучать, постепенно увеличивая свои остинатные интервалы. Поистине «У меня нет рта, но я хочу кричать». Но недомолвки и молчание — центральная тема последнего концерта.
«Первое правило ДК Рассвет — Никто не должен знать о ДК Рассвет. Такой девиз мог бы идеально подойти этому месту», – думаешь ты, пока пробираешься по обледеневшим дорогам в это скрытое от глаз людских пространство. Именно здесь прозвучала самая сокровенная из всех программ концертов – тихая музыка. Зачем же было заканчивать такую масштабную программу такой умиротворенной точкой? Возможно потому, что в этих личных переживаниях авторы произведений ненароком подвели итоги всех предыдущих концертов. И все, кто осмелился зайти в полумрак этих бетонных стен, поняли это на каком-то подсознательном, но одновременно самом человечном уровне.
Свет в зале потух. Лишь на стенах помещения тускнел отблеск фонарей, проходящий через окно. Тогда на сцену вошли солистки ансамбля Intrada со свечами в руках. Мерно и спокойно зазвучала «Заповедь» Диниса Курбанова – рефлексия композитора на смысл заповеди «Не убий» и вытекающую из неё «Возлюби». Мерная спокойная мелодия в духе религиозных песнопений усиливалась и набирала полноту; вокал исполнительниц, звучавший поначалу словно из глубин их души, становился всё ближе и ярче. И в этот момент напевы наполнились текстом первой заповеди, достигая своей кульминации. Но, одна за одной, солистки начали задувать свечи друг у друга и смолкать, пока в конце, прорезая тишину оглушительным шёпотом не произнесли – «Возлюби». Хлынули аплодисменты – в следующий раз, по просьбе организаторов, они зазвучат лишь в самом конце.
В сравнении с таким по смыслу религиозным произведением, интересными красками сыграло второе сочинение – «200 приемов кигуми, или духи леса в храме Будды». Кажется, что оно должно стать продолжением возвышенной тематики, но на самом деле пьесы максимально контрастны. Напугав слушателей громкостью звука в самом начале (не очень-то и тихая музыка, получается) Константин Комольцев, композитор из Петербурга, демонстрирует все возможности привычных скрипок и виолончелей как приспособлений для имитации и маскировки. Зачем приглашать редких исполнителей на традиционных инструментах, когда есть свои родные, оркестровые? Так, скрипки прекрасно сыграли за кёто, виолончель сошла за муккури, а там-там — за барабан таико. Вообще, вся звуковая ткань тянется, словно японский аналог Lo-Fi плейлиста для работы. Спокойные мелодии переливаются как ручей или музыка ветра. Но вот каркас здания собран, и в него заселяются духи. Игра смычком по маримбе, по звуку похожая на терминвокс, изобразила этот потусторонний мир. Растворяясь, музыка успокаивала и можно сказать убаюкала слушателей перед следующим произведением.
Вездесущий звук, мелодика, подобная этюдам Гласса, и вечное движение в ритме – так воспринимается «Время» Яна Круля. Это сочинение для маримбы соло неустанно играет со слушателем: несмотря на точный темп и строгую ритмическую организованность, само понятие времени в пьесе размывается. Активные фразы прерываются на полуслове, сменяясь через паузу, совершенно другим материалом. Тут важно не то, что мы слышим, а то, что мы не услышим в этих перебивках (Этим «Время» похоже на «P est na. iss O ex glo æ» Владимира Раннева). Но эту аккуратную недосказанность сменили романтизированные волны эмоций «Молитвы о мире» Эдуарда Кипрского. На фоне общего весьма интровертного настроения произведение прозвучало инородно, чересчур пафосно. Словно произведения Эйнауди, эта чакона создавала образ человека в слезах, вещающего о счастье. Инструменты раз за разом повторяют фразы друг друга и пытаются уйти от первой темы. Но злые, твердые интонации виолончели, несмотря ни на что возвращают ансамбль к этой гнетущей мелодии.
Однако, кульминацией трагического образа концерта стал Триптих на стихи Сары Тисдейл за авторством Лидии-Марии Кошевой. В этом цикле виолончель, аккордеон и кларнет вторят жалобным интонациям сопрано, раскрывая любовь: иногда отвергнутую, иногда обреченную, или же сакральную, как в одной из пьес цикла The Kiss. Сакральность эта выражена весьма интересным образом: сначала вокалистка поочередно дублирует мелодии инструментов, но с появлением в стихотворении того самого поцелуя, исполнительница начинает петь свою, более протяжную мелодию. И хотя главным оппонентом вокалистки был кларнет (не только во второй пьесе, но во всём сочинении), ответственность связать весь цикл воедино досталась виолончели. Триптих начинается с мотива пиццикато, сродни прогрессив-поп музыке или творчеству группы Postmodern Jukebox, но заканчивается уже холодным и мрачным, словно уходящим вдаль, отрывистым звучанием того же инструмента.
Финалом вечера стало Lamento Владимира Мартынова. Оно предстало в новой версии. Автор переложил свое произведение 2011 года для готической арфы. Это не привычное ламенто и даже не музыкальное произведение. Это 12-минутный экспириенс. Раз за разом, арфовая тема повторяется с минимальными изменениями. Словно горькая мысль она крутится, и крутится, и крутится… Иногда заикаясь, иногда уходя на форте, это остинато отражает давящую боль. Лишь изредка эту мелодию дополняют всхлипы струнного квартета, расставленного по всему залу, навязывая слушателю свою тоску и меланхолию. Нет никаких своих и чужих, есть только мы и наша общая боль, и нам самим предстоит справляться с ней. Вместе.
Вечер пятый. Тихая музыка
Вот о чём говорят композиторы. Да, иногда странно, претенциозно и непонятно, но говорят. Поиск дома, фрустрация, и в противовес этому, мимолётные улыбки и множество молитв за счастье. Может, те выводы, которые вы прочитали в этом тексте, и не подразумевались создателями, и желтые занавески — просто желтые занавески. На это сможете ответить только вы сами, послушав музыку фестиваля. Благо, Союз композиторов любезно оставил записи всех концертов на своих площадках в социальных сетях. Однако, радует, что все еще есть такие фестивали, как «Пять вечеров», позволяющие высказаться о наболевшем в комфортной для авторов форме. На этом проект не заканчивается, более того, по словам организаторов в следующем году фестиваль пополнится симфонической музыкой. Пусть «Пять вечеров» и перестанут быть камерным фестивалем, но они точно станут одной из ведущих платформ-сподвижников современной музыки.
Фото: Анна Бобрик; Анна Керимова
